Онлайн
В первой и второй частях нашей публикации мы уже познакомились с шестью картинами, которые вызывали у публики и критиков как восхищение так и праведный гнев. Сегодня мы продолжаем рассказывать о скандальном прошлом известных шедевров и о том, кто из художников смог извлечь из скандалов выгоду.
Джон Сарджент. Портрет мадам Х
Джон Сарджент. Портрет мадам Х, 1884г
В 1884 году Джон Сингер Сарджент окончил портрет Виржини Готро. К этому моменту американец Сарджент жил во Франции уже 10 лет. Свою карьеру он строил долго и тщательно: Сарджент был не только великолепным художником, но и прирожденным маркетологом. Париж был к нему благосклонен: Сарджент пользовался успехом как портретист, дела его шли отлично.
Виржини Готро была профессиональной прелестницей. Будучи женой парижского банкира, она имела бурную личную жизнь, слыла иконой стиля, львицей полусвета, «символом прекрасной эпохи» и так далее. Штатная героиня светской хроники, она в равной степени провоцировала у публики вожделение и раздражение, нездоровое любопытство, восхищение и праведный гнев. Сарджент не без оснований полагал, что портрет столь заметной медийной персоны станет весомым пунктом в его портфолио. Была у него и другая причина: отнюдь не пуританин Сарджент сам был очарован мадам Готро.
Эскиз к портрету мадам Готро
Выставив «Портрет мадам Х» на Парижском салоне 84-го, Сарджент неожиданно пожал бурю. Публика негодовала. Критики бесновались — их нервировали «неприкрытое бесстыдство» (в первоначальном варианте портрета одна бретелька платья «Мадам Х» была кокетливо приспущена) и «мертвенный» оттенок кожи героини, то, что у нее неестественно длинный нос и слишком красное ухо. В газетах публиковали карикатуры и называли мадам Готро «дамой пик», намекая на форму ее декольте. Позднее Сарджент переписал бретельку, вернув ее место, но было поздно. И без того спорной репутации Виржинии был нанесен страшный урон (она несколько лет зализывала раны вдали от светских раутов). Парижская карьера Сарджента пошла прахом — оставшись не у дел, он был вынужден покинуть Францию.
Сегодня существует немало объяснений этому дивному скандалу — одно нелепее другого. Одни полагают, что бледная кожа и пылающее ухо выдали пристрастие Виржинии к косметике, использование которой было в те годы уделом простолюдинов, а в высшем обществе считалось дурным тоном. Другие уделяют излишнее внимание злополучной бретельке — в ее честь в Англии даже поставили балет «Без бретельки». Все это, разумеется, звучит наивно. Если Виржинии злоупотребляла косметикой, ее блистательное окружение знало об этом и без портрета Сарджента. И в то, что парижан, уже видевших картины Гюстава Курбе или Эдуара Мане, могла шокировать приспущенная с женского плеча бретелька, как-то не верится.
Скорее всего, дело было не в одеянии Виржини, а в ней самой. Сарджент, рассчитывавший на публичный резонанс, не ошибся с выбором модели. Он просто не угадал, в какую сторону качнется на этот раз маятник общественного мнения. Для обывателя нет большей радости, чем затоптать в площадную грязь кого-нибудь успешного, красивого и богатого. Что касается парижских аристократов и арт-критиков, они не простили Сардженту его жеманства и попытки (тем более удачной) перенести салонные пересуды в контекст высокого искусства.
Приспущенная бретелька, чувственно пылающее ушко, излишне прогрессивный (по меркам тех лет) образ жизни Виржинии Готро — все это было уместно и приемлемо в таблоидах, но не на Парижском салоне. И в том, что Сарджент назвал публичную, стопроцентно узнаваемую персону «Мадам Х», приглуповатого кокетства было больше, чем во всех бретельках Парижа. Как если бы, например, Никас Сафронов нарисовал Ольгу Бузову, назвал это «Портрет мадам Х» и выставил бы ее в Эрмитаже. Даже с поправкой на то, что Сарджент был по-настоящему талантлив, а Виржини Готро — действительно хороша собой.
Эдуар Мане. Завтрак на траве
Эдуар Мане. Завтрак на траве, 1863г
В 1863 году Эдуар Мане представил жюри Парижского салона свою новую работу — «Завтрак на траве». Двумя годами ранее Мане уже покорил Салон своим «Испанским гитаристом» (вполне благосклонных отзывов удостоился также портрет Огюста и Эжени Мане — родителей художника) и на этот раз не сомневался в успехе. То, что в экспозицию картину не взяли, его расстроило. Мане не подозревал, что жюри, приложившее все усилия к тому, чтобы «Завтрак на траве» остался незамеченным, совершило акт милосердия — неприятности для него только начинались.
По инициативе Наполеона III была организована альтернативная выставка — небезызвестный «Салон отверженных», где нашлось местечко и злополучному «Завтраку».
Идея оказалась удачной — вскоре Салон отверженных превзошел по популярности основную экспозицию: журналисты шутили, что в следующем году многие художники, наверняка, постараются писать похуже, чтобы не попасть на Парижский салон. Что касается картины Мане, она стала безоговорочным гвоздем программы. Ее предавали анафеме, над ней насмехались. Сотрудникам выставки пришлось удвоить бдительность — дня не проходило, чтобы какой-нибудь поборник морали не попытался пронзить «срамоту» своей карающей тростью. Критики тщетно пытались разгадать смысл «этой непристойной загадки», называли картину «пощечиной хорошему вкусу», сравнивали ее с «выставленной напоказ безобразной болячкой».
Это и в самом деле была очень странная работа. Кричащие размеры, провокационное содержание и вызывающе неумелое исполнение — не заметить ее было попросту невозможно. Эмиль Золя, оказавшийся в числе защитников картины (таких, разумеется, было немного), писал: «Мы видим тут, как это ни прискорбно, самых обыкновенных людей, вина которых состоит в том, что у них, как у каждого человека, есть мускулы и кости. Мне понятны разочарование и веселость, которые охватывают вас при виде этого полотна; художнику, вероятно, следовало усладить ваши взоры картинкой вроде тех, что красуются на бонбоньерках».
Если принять аргументы Золя, останется вопрос, зачем Мане понадобилось цитировать Рафаэля, Джорджоне и Тициана и усаживать «самых обыкновенных людей» в позах пастушков или нимф. И уж совсем никакой «правдой жизни» не объяснить, почему здешняя композиция имеет столь неживой постановочный вид, перспектива безжалостно искажена, а в купающейся барышне на заднем плане никак не меньше пяти метров росту.
Так или иначе «Завтрак на траве» сделался синонимом арт-скандала, воплощением эталонной художественной провокации, безусловной вехой. Со временем его историческая ценность полностью заслонила какие-либо другие достоинства (если предположить, что таковые имелись). Пусть Огюсту и Эжени Мане на этот раз пришлось гордиться сыном не столь громогласно, как в 1861-м — по части эпатажа Эдуар вполне преуспел.
Гюстав Курбе. Купальщицы
Гюстав Курбе. Купальщицы, 1853г
Говорят, когда Наполеон III увидел «Завтрак на траве», он лишь презрительно поджал губы и, не проронив ни слова, прошел мимо. Сказывался опыт — к тому времени Император, что называется, повидал. По свидетельствам очевидцев, раньше Наполеон был менее сдержан и реагировал на гримасы «современного» искусства куда эмоциональнее. К примеру, в 53-м (за десять лет до знакомства с творчеством Эдуара Мане) на Парижском салоне он так распалился, что ударил одну из картин своим хлыстом. Это были «Купальщицы» Гюстава Курбе — картина, которая кажется не только целомудренно асексуальной, но и вполне традиционной. Буколический сюжет, умиротворяющий пейзаж. Изобразив одну из «нимф» вызывающе грузной, Курбе милосердно прикрыл ее могучий тыл куском ткани. Что же так взбесило Наполеона (и, разумеется, не его одного)?
Разумеется, Курбе упрекали в том, что у его героинь отнюдь «не романтическая» конституция. Говорят, супруга Наполеона — императрица Евгения — прежде разглядывавшая картину, где были изображены лошади породы першерон, спросила: «Это тоже першерон?». «Отвратительную вульгарность форм и замысла» отмечал даже приятель Курбе — Эжен Делакруа. А Теофиль Готье, не прибегая к метафорам и сарказму, попросту использовал в рецензии формулировку «чудовищный зад».
Впрочем, это была не единственная и, пожалуй, не главная претензия. Аристократы не могли простить Курбе, что у служанки на его полотне — неряшливо приспущен носок и к тому же грязные ступни. С грязными ногами — в Лувр, это было слишком: в таком реализме угадывался социалистический пафос, а это было пострашнее самых чудовищных форм.
Курбе был скандалистом со стажем, к ожесточенной критике ему было не привыкать. Ранее его работа — «Похороны в Орнане» уже вызывала бурю негодования на том же Парижском салоне. Критики не упускали случая пнуть Курбе практически с начала его карьеры. Знали бы они, что Гюстав напишет в 60-е, поберегли бы силы.
Продолжение следует…
Заглавное изображение - Франсуа-Жозеф Эм. Салон 1824 года, 1827г
В публикации использованы материалы artchive.
