Онлайн
В первой, второй и третьей частях нашей публикации мы уже познакомились с шестью картинами, которые вызывали у публики и критиков как восхищение так и праведный гнев. Сегодня мы представляем еще одну публикацию из серии о скандальном прошлом известных шедевров, ведь список подобных шедевров настолько велик, что их хватит еще не на одну статью.
Эдуар Мане. Олимпия
Эдуар Мане. Олимпия, 1863г
«Завтрак на траве» сделал Эдуара Мане тотально знаменитым человеком. Написанная в том же году «Олимпия» эту скандальную славу упрочила. Как всякую подлинно артистическую натуру, Мане раздирали противоречия. Бунтуя против устоев, он жаждал признания. Был идолом и ролевой моделью для «отверженных» и хотел покорить Парижский салон, причем непременно «с парадного входа». Он, то и дело, норовил отхлестать публику по щекам, и не на шутку огорчался, когда ему давали сдачи. Работая над «Олимпией», он прекрасно понимал, что выходит далеко за рамки не только существовавшей в те годы традиции, но и элементарных приличий — ведь так и было задумано. Но показать ее решился лишь два года спустя (говорят, окончательно его подтолкнул к этому Бодлер — человек, тоже не понаслышке знавший, что такое общественное порицание). В 1865-м «Олимпию» выставили на Парижском салоне: желание Мане снова осуществилось, хотя и не вполне так, как он рассчитывал.
Публика, помнившая, как весело было в 63-м, шла специально на Мане и в приподнятом настроении — так опытный кинозритель идет на сиквел любимой комедии. Зритель хотел негодовать, недоумевать, смеяться, испытывать пронзительное чувство испанского стыда и размахивать судейским молоточком. И Мане с лихвой оправдывал ожидания: скандал вокруг «Олимпии» мало чем уступал ажиотажу, связанному с «Завтраком на траве».
В целом Мане придерживался прежнего курса, он, как хороший боксер, бил туда же, куда и в прошлом раунде. Основным блюдом снова была женская нагота, героиня снова бесстыдно смотрела зрителю прямо в глаза, она опять не прикрывалась ни одеждой, ни мифологическим сюжетом, в ней по-прежнему угадывались черты Викторины Меран (постоянной натурщицы и любовницы Мане) — это, несомненно, добавляло скандалу остроты. Пространство картины снова было безжизненно плоским — Мане опять ругали не только за декадентское бесстыдство, но и за то, что он скверный художник. «Никогда и никому еще не приходилось видеть что-либо более циничное, чем эта «Олимпия». Это — самка гориллы, сделанная из каучука и изображенная совершенно голой, на кровати» — вот типичное высказывание из современной «Олимпии» прессы.
Нет ничего удивительного в том, что публика снова бросалась на картину Мане с кулаками, несмотря на то, что возле нее выставили вооруженную охрану. В конце концов, дирекции Салона пришлось пойти на отчаянные меры: картину перевесили в самый дальний зал, на такую высоту, где до нее нельзя было не доплюнуть, ни дотянуться самой длинной тростью, ни даже толком разглядеть.
«Известность, которую Мане завоевал своей Олимпией, и мужество, которое он проявил, можно сравнить только с известностью и мужеством Гарибальди», — говорил Эдгар Дега, преданный друг и, наверное, самый терпеливый и благосклонный критик Эдуара Мане.
Архип Куинджи. Лунная ночь на Днепре
Архип Куинджи. Лунная ночь на Днепре, 1880г
Осенью 1880 в Санкт-Петербурге прошла первая в истории русской живописи выставка одной картины — «Лунной ночи на Днепре» Архипа Куинджи. Сопровождавший ее ажиотаж, сегодня можно сравнить разве что с тем, что происходит на рок-концертах или распродажах в Черную пятницу. От рассвета до заката самая разношерстная публика толкалась в километровой очереди, в газетах сообщали, что «здесь собрался весь грамотный Петербург». Илья Репин вспоминал как «…непрерывная масса карет запружала всю улицу; длинным хвостом стояла публика и на лестнице, в ожидании впуска, и с улицы, в обе стороны тротуара». Поэты писали под впечатлением от картины стихи, музыканты перекладывали ее на нотный стан.
Выставка была организована по всем правилам современного пиара — то, что выставляется всего одна картина, было не только прецедентом, но и придавало ей особый вес. Демонстрировалась она при искусственном контрастном освещении — такого до Куинджи тоже никто не делал. Кроме прочего, еще до выставки картину — за фантастические 5 тысяч рублей — приобрел великий князь Константин Константинович, это, конечно, подлило масла в огонь общественного интереса. Да и сама картина была удивительно хороша.
Несмотря на то, что газеты исправно рапортовали о том, что какой-нибудь петербургской знаменитости опять наступили в очереди на ногу, а здании Общества поощрения художеств, где выставлялось дивное диво, снова сломали дверь, на полноценный скандал экспозиция не тянула. Впрочем, многие посетители оскандалились, заглядывая за раму в надежде обнаружить спрятанную там электрическую лампочку — столь достоверной у Куинджи получилась Луна.
Михаил Врубель. Принцесса Греза
Михаил Врубель. Принцесса Греза, 1896г
В 1896 году Савва Мамонтов, заведовавший оформлением Всероссийской промышленной выставки в Нижнем Новгороде, заказал Врубелю два масштабных панно. Врубель сделал эскизы «Принцессы Грезы» и «Микулы Селяниновича», император одобрительно кивнул, началась работа. Когда панно были почти готовы, их осмотрел курировавший проект Александр Бенуа. В телеграмме, которую он спешно отослал в Академию художеств, говорилось: «Панно Врубеля чудовищны, необходимо убрать, ждем жюри». Созванная комиссия сочла работу «малохудожественной» и панно забраковала. Савва Мамонтов выкупил их за 5 тысяч рублей и организовал что-то вроде «Салона отверженных». Прямо у входа на выставку он за собственные деньги выстроил павильон, в котором выставил «Принцессу Грезу» и «Микулу Селяниновича». Огромными буквами над дверью было написано: «Выставка декоративных панно художника М. А. Врубеля, забракованных жюри императорской Академии художеств». Позднее все, что следовало после запятой, пришлось закрасить, но аттракцион все равно имел успех. Скандальность его имела легких политический оттенок: как-никак Академия завернула проект, одобренный самим государем.
Михаил Врубель. Микула Селянинович. Эскиз-вариант декоративного панно для Всероссийской промышленной выставки и художественной выставки в Нижнем Новгороде, 1896г
Кроме прочего, Врубеля критиковали за то же, за что и Мане: декадентство, неуместность, претенциозность. Критика притом исходила по большей части от коллег и функционеров, простой публике панно пришлись по вкусу. И если в случае с Мане, искушенный зритель искренне недоумевал, то здесь определенно не обошлось без зависти и творческой ревности. Даже неоконченные панно Врубеля слишком доминировали над всем остальным. К примеру, искусствовед Николай Прахов писал: «Только водрузили холсты, стало ясно, что оба врубелевские панно своей оригинальностью и свежестью письма и красок в буквальном смысле «убивали» расставленные внизу в золоченных рамах произведения других художников».
Ранимый, психически нестабильный Врубель, конечно, страшно переживал. «Работал и приходил в отчаяние, — писал он сестре, — Кроме того, Академия воздвигла на меня настоящую травлю; так что я все время слышал за спиной шиканье». Позднее, когда страсти уже улеглись и шиканье утихло, в ходу был анекдот, пересказанный в воспоминаниях Константином Коровиным.
Однажды Николай II увидел врубелевскую «Сирень» и похвалил работу:
— Как это красиво, мне нравится. Кто автор этой картины?
Врубель, ответили государю. Обернувшись к свите и увидев графа Толстого, вице-президента Академии художеств, государь спросил:
— Граф Иван Иванович, ведь это тот, кого казнили в Нижнем?
Михаил Врубель. Сирень
Продолжение следует…
В публикации использованы материалы artchive.
