Онлайн
О величии женщины – и низости мужчины.
Невысокая суховатая старушка. Чем-то напомнила мою бабушку. Стояла у своей калитки, сжимая древко со свёрнутым красным полотнищем. Не зная, что перед ней враг. Не подозревая коварную ловушку. Искренне, от души, думая, что встречает русские войска. Со знаменем, доставшемся от родителей. Бережно хранимым, с риском для собственной жизни.
«Русский солдат» глумливо приветствовал её, растягивая слова: «леди с красным флаагом встречаает…». Попросил развернуть знамя, назвав его «тряпочкой». Она расправила стяг и засеменила к ним.
Тот поинтересовался, ждала ли бабушка российскую армию. И шёпотом своему сослуживцу: «Снимай! Снимай!». Вооружённые верзилы, в два старушкиных роста, решили вдоволь поиздеваться, прежде, чем…
— Ждали, конечно! И молились за вас, и за Путина, и за весь народ. Конечно.
С радостной дрожью в сердце и голосе старушка приблизилась «к сынкам». Издевательство продолжалось. Враг вытащил из пакета какие-то продукты, скорее всего мародёрский улов: «Сейчас я вам же ж отблагодарю. Вот это, то, что вы нас ждали». Старушка отмахивалась: «Да не надо. Вам надо! Вам самим надо…».
Они чуть ли не силой всучили бабушке пару свёртков: «Да не, главное, чтобы вы за русский мир. Держите. За Путина».
Потом отдали весь пакет с продуктами, обманом забрав красное знамя: «Давайте, давайте подержу. Держите весь пакет». И тут же оглушил чуждым: «Слава Украине!».
Гром среди ясного неба. Всё растоптали! Знамя бросили наземь и втоптали в грязь. А заодно и старушку, её веру, её сердце, душу, радость…
Бабушка застыла.
На это невозможно смотреть спокойно. Без слёз, комка в горле, какого-то жжения в груди. Ну как же так можно?! Ну убейте! Расстреляйте! Если так уж кровушки захотелось. Зачем же издеваться над старостью! Над такой неубиваемой верой! Эта бабушка всем нам в матери годится! Зачем же так!
Она сначала даже не поняла – что произошло. Настолько всё нереально. Секунда, две…
Женщина медленно сложила в пакет свёртки продуктов под глумливый говор нацистов «Берите! Берите!».
Медленный шаг вперёд.
Аккуратно опустила пакет им под ноги с твёрдым: «Не хочу!».
Шаг назад – к втоптанному в пыль знамени…
Что творилось в душе этой великой женщины? Что она думала, что решала… Не знаю. Она мгновенно выросла казалось до небес.
Всё ещё снизу вверх на фашиста. Всё ещё – слабая, маленькая, хрупкая на вид, высушенная временем старушка. В простой крестьянской одежде. Но в этот миг она стала великой, величественной. В своей правде, в своей силе, в своей непреклонности духа. Выше всех этих верзил, бесчестящих мужское достоинство.
Я ею гордился. Я за неё боялся. Мне было стыдно перед ней из-за этих уродов. Хотелось броситься на её защиту. Разорвать этих гадов. Броситься ей в ноги. Попросить прощения…
Бабушка посмотрела в глаза фашисту. Показала рукой на алеющее кровью полотнище:
— За тот флаг, за который мои родители воевали – а вы на нём стоите...
Фашист оправдывался: «А они пришли в мой дом, и говорю я сейчас с вами на русском. Даже если бандеровец, какая разница?».
Разница для женщины очевидная. Её родители за это знамя отдали свои жизни. Против таких вот бандеровцев под человеческой маской.
Запись оборвалась. Боюсь предположить, чем всё завершилось. Ничего хорошего на ум не напрашивается. В мозгах – весь в пене, загнанный, вздыбленный, страшный вопрос: «Зачем?».
Много раз задавался им здесь. По моему случаю. И когда сталкивался с необъяснимой жестокостью в чужих эпизодах. Но с такой извращённой формой зверства сталкиваюсь впервые. Понять – не всегда значит «принять». Кажется, я раскусил того верзилу-фашиста. А может в разгадке кроется и причина любого ненормального извращённого поведения.
Не просто так человек превращается в зверя. Откуда-то снизу, из глубин вырывается та самая потребность разрушать древний образ. Образ и подобие. Всё вокруг. И всё внутри. Таких очень мало. Ничтожно мало. Духовно, эмоционально обделённое меньшинство. Они страшны лишь в своре. Не сильны, а именно страшны.
Фашист, насильник, убийца, он ведь не испытывает положительных эмоций. Не угрызений совести, ничего. Но знает, что все другие испытывают. И причиняет боль людям до тех пор, пока не почувствует что-то подобное.
Думаю, что оскотинившийся человек – такой же человек как все. Только утративший человечность и ищущий потерю через всё большую и большую жестокость. Ведь есть же где-то предел, за который он уже не сможет переступить? Та самая последняя капля.
Не уверен, что после кому-то станет легче. Не всегда раскаяние наступает раньше «точки невозврата».
Но если не в этом причина, то в чём? Сложно допустить, что нелюдь в человеке – это необратимо. Однако иной раз всё же мелькает мысля, мол, такого урода лишь могила исправит.
