Онлайн
Осужденный замялся: «Непростой вопрос... Многослойное понятие... Точно не то, о чем мечтаешь».
Два видеоператора, фотограф, журналистка; камеры снимают с разных ракурсов, мягкое освещение. Вокруг притихли еще человек десять: работники и их подопечные в черном. В центре – пожизненно заключенный. Сорок четыре года. Сидит с 2009-го. Женат. Двое детей.
Вспоминаю себя с таким же сроком много лет назад. В 2006-м. А что бы я ответил? В те годы и сегодня.
Большущие две разницы: «тогда» и вот – «сейчас».
В двухтысячных, в начале, не было, считай что ничего. Закрыли и держали до конца. На выживание. Не знали, что там дальше. Не спрашивали и не загадывали. Барахтались в болотной вони. Воображая, что мы в банке с молоком. Боролись. С собой, с другими. Зациклились на этом и ни с места. Себя оправдываешь – обвиняешь остальных.
Когда не видишь свет в конце тоннеля – ты мертв. А мертвые гниют. Душом и телом. Их мысли, действия по-сути – одна гниль. Мнишь мир могильщиком, себя же – мертвецом.
«Забудь, что с нами было в те года. Забудь! Не вспоминай! Не думай! Тебе же лучше» – шептали мне полуистлевшие собратья.
Забыть? Вы сами-то забыли? И чем же «лучше», если эта гниль в тебе осталась и тобой живет, питается тобой, тобой гниет? Ведь даже если вырезать ее, как мы из фруктов вырезаем, то все равно останется дыра. Незащищенная, незаживающая рана.
Допустим, все давным-давно зарубцевалось. Налипло слизью под хвостом ушедшего столетья. И все равно, оно – часть нашей жизни. Её кровавые ошметки.
А совесть куда деть ? Ответьте мне, полуистлевшие собратья.
Вот помню, лет наверное тридцать пять назад, я как-то неуклюже на автомобиле развернулся. И колесом задел построенный ребенком замок из песка. Реакцию не описать. Недетская трагедия и горе.
Спустя десятки лет мы встретились. В тюрьме. Свидание. Про разрушенный замок я и не вспомнил. Вспомнила она, племянница. Мол, тогда я все разрушил специально, по злому умыслу, из ненависти к ней.
Один проступок превратил мою любовь к ребенку – в противоположность. И переубедить ее я больше не смогу. Спустя года. Тогда еще все мог бы я исправить. Отстроить по песчинкам замок, любовь, вернуть доверие ребенка. Мог бы. Но не сделал. Расплату сами видели.
Теперь пожизненное: что оно для нас? Конкретно, для меня. Разрушенное мной – не замок из песка. А человеческие жизни, пролитая кровь. Вполне осознанно. Без ненависти, злого умысла. Бездумно, неразумно, хладнокровно и бесчеловечно. Необъяснимо то, что натворил.
Непоправимость – факт, с которым я смириться не могу. Но должен. И не я один. Есть потерпевшие. Им куда сложнее. Видел сыновей, осиротевших по моей вине. Несчастных вдов. Их слезы, горе, память. Так неуклюже и неповоротливо я жил. И разрушал.
Не замок из песка – жизни их всех. Судьбы людей на много поколений. Разбито счастье. Раздавлены мечты. Пожизненно.
У тех, кого я без раздумий застрелил, имелось все, что нужно. Жены, дети. Родня, друзья. Тогда, в далеких 90-х, я о них не думал. Троих детишек, которые едва ходить-то научились, увидел во дворе. За час до смерти их отца. Видел и забыл. Уже спустив курок, вдруг снова их увидел. При вспышке выстрела, как наяву. Троих, мал-мала меньше. Отец лежал в крови. А видел я детей. Его детей. В его убитой крови.
Сына другого встретил на суде. Пятнадцать лет парнишке. Он крикнул яростно:
«Ты! Подонок! Знаешь кого убил? Чьего отца?».
Нет, я не знал. Слова подростка повисли над мной пожизненно. Проклятием. Смертным приговором. Не думал я тогда, что навредив кому-то одному – я наношу ущерб его родным, друзьям, знакомым, незнакомым. Себе, моей семье. Всему вокруг. Так глупо жил. И так все погубил.
Спустя десятки лет, я встретил тех детей. В суде. Подростку сорок лет, другим немного меньше. Созрели, повзрослели, возмужали. Как память об отцах, как продолженье мной убитых жизней. За что?
Глаза в глаза. Убийца и все те, кого убить нельзя. За что я поднял руку на людей? На тех, кого не знал, кто не был мне ни другом, ни врагом?
Подросток в сорок лет кричал, хотел узнать причину. В сорок лет сын требовал расплаты за отца. Но что я мог сказать? Чем расплатиться? Собственною кровью? Кому она нужна? Сейчас? Причины убивать у человека нет. И я молчал. Потом промямлил что-то. Снова замолчал.
Сын требовал ответа за отца, грозил; рассказывал, в каком аду он жил все эти годы. Сын жаждал мести. Но не знал, кому он должен мстить. Хотел найти мою семью и расквитаться. Хотел хоть что-то сделать – и забыть. Сейчас хотел меня услышать и простить. Но...
Не услышал. Не простил.
