Онлайн
Осталось пять из семи. Прокурор по-надзору почему-то решил развернуть от заветного порога приговоренных к расстрелу Артака Аликяна и Арама Петросяна. Ребята уже держались за ручку двери; уже вдыхали запах относительной свободы. И вдруг черная метка – появление прокурора по надзору.
Без объяснения причин их полуоткрытый режим – закрыли. Четыре стены, три часа прогулки. Стресс, метания из угла в угол. До выяснения неких обстоятельств. Каких? Неизвестно.
Конечно, мы обеспокоены – те, кто остались. Обеспокоены несогласованностью действий властей. Обеспокоены бесцеремонностью обращения с нами.
Обеспокоены за наших родных, которые стоят в ожидании по ту сторону пресловутой двери. На них, виновных лишь в преданности и любви, прокуратура также наплевала.
Не исключено, что чиновник прав и решение обосновано. Вопрос в другом. Почему к нам и нашим семьям власть относится как к неодушевленным предметам?
Можно было это сделать по человечески? Можно. Изменение режима содержания могли изначально обсудить с прокуратурой. Ознакомить заключенного и его родных с решением. Подкорректировать, если что не так. Только потом переводить в лучшие условия.
Но у нас же все через одно место. Какая-то ветвь власти принимает компетентное решение. Другая ветвь ставит это под сомнение. Страдают люди. Страдает репутация самой власти, играющей их судьбами. И в результате?
Эксперимент поставлен, жертвы незначительные. Подопытные отделались душевным потрясением. С неизвестными последствиями. Понтий Пилат умывает руки!
Неужели такое будущее всем уготовано?
В чем настоящая функция правосудия, прокуратуры и службы наказаний? Помочь человеку вернуться к нормальной жизни в здравом уме и доброй памяти. Помогли?
Неправильно это – и точка.
«А как я могу себя чувствовать? – Артак потерянно отвел взгляд (По глазам видно, что будь он сейчас один, то наверняка расплакался бы). – Вчера делился с тобой планами в связи с полуоткрывшимися возможностями; мастерская есть; уже и камень приготовил; станок, инструменты завезли; эскиз церкви готов, – и вот. Теперь что? Меня будто приговорили к новому сроку. Не пойму, за что».
В этом году у него истек двадцатилетний срок, открывающий право на условно-досрочное освобождение. Но если приостановили изменение режима, то и в суде рассчитывать не на что.
Арам отнесся к прокурорской санкции спокойней, по крайней мере, внешне. Что там на душе происходит – никому не известно.
Зато могу представить состояние родных Артака и Арама. Слезы, горе, обида, недоумение. Возмущение. Именно так отреагировала моя жена на приговор прокурора, хотя я, слава Богу, не под санкциями.
Прошло две недели. Мы встречаемся с ребятами на общих курсах. Их до сих пор не уведомили о причине прокурорской немилости. Только постановление о приостановлении отбывания наказания в более мягких условиях. Артаку.
Арам же и того не удостоился.
Судьба оставшихся пятерых повисла в воздухе, опасаясь схожей участи.
Иммунитет у ребят, конечно, сильный. Но за добрую память – не скажу. Слишком многое произошло. За десятки-то лет. Плохого больше, чем хорошего. К сожалению, трудно удержать себя, чтобы не озлобиться на весь мир. Тем более, когда тебя к этому дружно подталкивают. Догоняют и – мощным пинком, подталкивают. Дружно.
Так и хочется крикнуть: «Люди-человеки! Вы же по живому режете. Ну нельзя так! Не по армянски это».
Иногда вслух получается. Только обрывают сразу товарищи мои по несчастью:
«Как раз по армянски. Такая вот мы гадкая нация. Сами под себя гадим».
Соглашаться неохота. Я оптимист по натуре. А оптимисты считают, что лучше ожидать хорошее и ошибаться – чем предполагать плохое и оказаться правым.
Конечно, никому не хочется обманываться в ожиданиях. Однако, на все Божья воля.
Так на кого ропот-то?
