Онлайн
Ларсу фон Триеру 65 лет! Возмутитель морального спокойствия и сентиментальный поклонник мюзиклов, целомудренный брехтианец и церемониймейстер апокалипсиса — заслуги и качества датского режиссера можно перечислять очень долго. По случаю праздника вспоминаем его беседу с Антоном Долиным на каннской премьере «Дома, который построил Джек», разговор об утиных лапках и свободе слова, Дэвиде Боуи и географии ада.
Трудно вспомнить, какая по счету эта моя встреча с Ларсом фон Триером. Но никогда он не выглядел таким. Усталым, больным, истерзанным. Обычно острый на язык, он с трудом произносит некоторые слова, и неясно, в чем дело: то ли здоровье, то ли усталость, то ли алкоголь — во время работы над «Домом, который построил Джек» режиссер заявлял сначала, что бросил пить, а потом, что снова запил. Или же это просто мучительная попытка не сболтнуть чего-то лишнего. Эта гипотеза звучит неуютнее всего. В недоумении мы все, не только я, но и несколько других критиков (по одному на каждую страну), пришедшие на это интервью.
— Вы много раз меняли религиозные взгляды: побывали ортодоксальным иудеем, ревностным католиком, протестантом, закончили атеизмом. Неужели уверовали опять? Уж больно реалистичным вышел ваш ад.
— Реалистичным? А вы там были?
Нет, я не уверовал. Конечно, поиграть с разными представлениями о преисподней было забавно. Благо источников хватало. Мы собрали их вместе и неплохо повеселились.
Неожиданно извинившись, Триер выходит из-за стола и уходит минут на пять. Потом возвращается и извиняется, что не выспался, поэтому с трудом соображает. Адскую тему сразу хочется сменить на более безопасную.
— Доходили слухи, что работа над «Домом, который построил Джек» шла особенно тяжело. В чем это выражалось? Чем объяснялось?
— Уверяю вас, это никак не связано с материалом и содержанием фильма. Только с моим внутренним состоянием, с тревогой, которая меня не отпускала. (Долгая пауза)
...Простите, мозг разогревается, не могу говорить быстрее...
Не буду утомлять вас перечислением моих симптомов. Я постоянно боялся, что со мной что-то случится, и съемки придется продолжать без меня. К счастью, этого не произошло. В общем, я переживаю очень непростые времена, и это сделало работу над картиной крайне тяжелой и временами неприятной. Однако сам фильм никак в этом не виноват — только я.
— Чем выгоден и интересен для драматурга и режиссера такой главный герой, как убийца Джек?
— Много чем. Но особенно важен факт, что он психопат. С этим психическим расстройством работать ужасно интересно. Я всю жизнь обожал романы Патриции Хайсмит и ее героев-психопатов. Создать своего было соблазнительной идеей, я думал над ней давно.
Например, психопаты восхищают меня тем, что всегда верят в свои планы и их благополучное осуществление, как бы абсурдно и нереалистично они ни выглядели. Я обыграл это в сцене со второй жертвой, писать которую было интереснее и в то же время проще других. Джек стучится незнакомой женщине в дверь. Она открывает ему. Его задача — проникнуть в дом. Она спрашивает, кто он такой. Он отвечает первое, что пришло в голову: «Полиция». А после этого начинает импровизировать, чем дальше, тем глупее и неправдоподобнее. Я развлекся от души, когда придумывал этот диалог.
— Ваш Джек страдает от обсессивно-компульсивного расстройства — удел многих, отнюдь не только убийц. Вы довольно глубоко погружены в тему, судя по фильму.
— Я 30 лет исследую обсессивно-компульсивное расстройство. На собственном примере. У обсессивно-компульсивного расстройства есть много забавных аспектов, их я и хотел продемонстрировать в фильме. Есть и другие аспекты, совсем не смешные, а довольно жуткие. Их я даже не рискнул затронуть.
— Тем не менее жуткого в фильме достаточно. Его уже назвали самой жестокой картиной года: насилие вы показываете, не стесняясь. На экране мы видим смерти детей, женщин, мужчин. И несчастного утенка с отрезанной ножкой, который вызвал особое возмущение.
— Послушайте, я имел здесь дело с таким материалом, что без эксплицитных сцен насилия было невозможно обойтись. Не показывать насилия в подобном фильме — значит сплутовать. А вы реагируйте как хотите: зажмурьтесь, отвернитесь, выбегите из кинотеатра. Вы зря считаете, что это было легко и приятно. Иметь дело со спецэффектами вообще не сахар. Правда, с утенком мы обошлись просто, по старинке. Нет-нет, ногу мы ему не отрезали. Мальчик просто зажал его ножку в кулаке, а пластиковая ножка торчала — ее-то он и отрезает. Почему-то это сильнее всего впечатлило зрителей. Могу вам поклясться: мы ничем не обидели утенка.
— Утенок приплывает к Джеку по воде, мальчик сидит на берегу. Картина начинается со звуков воды, еще до возникновения изображения.
— Идея была в том, чтобы дезориентировать зрителя. В зале темно, он даже не понимает, начался фильм или нет, экран черный. И когда он слышит тихий плеск воды, то не сразу соображает, что картина уже началась.
— Мэтт Диллон, судя по всему, сыграл здесь самую эффектную роль в своей жизни. Вы легко нашли с ним общий язык?
— Мне было с ним очень просто и удобно. Та система, которую мы придумали для работы над фильмом, дает актеру полную свободу делать, что он пожелает. Понимаете, нам никогда не хватает денег и времени. Как бы много их ни было, все равно недостаточно! Поэтому, если мне приходит в голову идея во время съемок, мы не останавливаем камеру, — я продолжаю снимать и пытаюсь менять запланированную схему на ходу. Многое, разумеется, идет в корзину, но кое-каких любопытных результатов удается достичь. Актеру приходится приноравливаться. Мэтт предлагает и пробует что-то, а я чем-то из этого пользуюсь. И наоборот, я даю какие-то указания, а он их, как может, выполняет. Важно совпасть. Мы совпали. Думаю, нам повезло встретиться.
Что до других актеров, то с одними я работал раньше, с другими нет... Некоторые писали мне и очень просили их снять, и я соглашался на том условии, что некоторые будут играть роли жертв Джека без единой реплики.
— Как вас встретил Каннский фестиваль после перерыва?
— Я был очень растроган приемом на вечерней премьере. Честное слово, я рад и польщен, что я здесь. Мне пришлось много работать над тем, чтобы вытащить себя из статуса персоны-нон-грата. Сначала это было болезненно. Меня в чем только не обвиняли. Пытались даже засудить меня по статье, предполагавшей пятилетнее заключение. Уверен, я не протянул бы пяти лет за решеткой.
Я справился с этим, но до сих пор чувствую боль. Зато постараюсь больше глупостей не говорить.
— Однако вряд ли случайно в «Доме, который построил Джек» вы затрагиваете как одну из главных тем свободу самовыражения.
— Это чрезмерная свобода самовыражения, экстремальная, если тебе надо убивать, чтобы выразить свой творческий импульс. Но свобода слова важна для меня, это базисная ценность. Мне, уроженцу Дании, крайне странно было видеть, как случайно сказанные слова на пресс-конференции вызывают такую бурю. У нас в Копенгагене они определенно остались бы незамеченными... В Каннах же меня подвел модератор. Я закончил реплику на тех знаменитых словах о Гитлере — не буду повторять их вновь, боюсь уже это делать, вдруг все начнется по новому кругу? Если бы кто-нибудь спросил: «Господин Триер, что вы имеете в виду?» — я дал бы цивильное объяснение, и ничего бы не случилось. Эта история — еще одна причина увериться в важности свободы слова.
— Тем не менее вы не смогли удержаться от того, чтобы вставить в новый фильм кадры с Гитлером.
— Гитлер... Вы знаете, есть исторические телеканалы, где его показывают 24 часа в сутки! Гитлер, но также Муссолини и Сталин, разумеется, возникли в фильме не случайно. Моя техника состоит в том, чтобы доводить любую мысль до предела. Мне было необходимо заглянуть в эти неосвещенные зоны. Но вообще-то я уверен, что обсуждать наследие Второй мировой войны и дискутировать по его поводу не только законно, но и необходимо.
— Откуда взялись и зачем были нужны цитаты из собственных картин?
— Это прозвучит по-идиотски, но мы пытались использовать другие фильмы, чтобы проиллюстрировать мысли Джека, и это оказалось дьявольски сложно. А главное, дорого получить права! Тогда я решил: какого черта, у нас же есть права на все мои фильмы. Используем их.
— В финальных титрах вы выносите благодарность артистам из своих старых картин.
— Только тем, которые попали на экран в цитатах из моих фильмов. Все они были очень добры, никто не возражал.
— Фрагменты из ваших фильмов сопровождаются монологом Джека. Он говорит о том, что искусство служит человечеству для выражения самых темных импульсов. Вы разделяете эту мысль?
— Скажем так, я нахожу довольно депрессивной идею, будто искусство только для этого и нужно. Как будто у нас есть всего два варианта, стать художником или серийным убийцей. Это просто мысль. Даже не уверен, что моя. Не помню, откуда она пришла в сценарий. Честно, не помню! Искусство может выражать не только фобии, не только убийственные импульсы, но и другие, более светлые чувства. Просто для выражения того мрака, который иногда живет внутри человека, искусство долгие годы считалось самым безопасным способом. Не уверен, что это так до сих пор.
— То есть вы не пытаетесь сказать, что каждый художник — убийца в душе?
— Нет! Этого я сказать не хочу. Но искусство причиняет боль. В том числе другим людям. Искусство — занятие для эгоистов.
— Как вас встретил Каннский фестиваль после перерыва?
— Я был очень растроган приемом на вечерней премьере. Честное слово, я рад и польщен, что я здесь. Мне пришлось много работать над тем, чтобы вытащить себя из статуса персоны-нон-грата. Сначала это было болезненно. Меня в чем только не обвиняли. Пытались даже засудить меня по статье, предполагавшей пятилетнее заключение. Уверен, я не протянул бы пяти лет за решеткой.
Я справился с этим, но до сих пор чувствую боль. Зато постараюсь больше глупостей не говорить.
— Однако вряд ли случайно в «Доме, который построил Джек» вы затрагиваете как одну из главных тем свободу самовыражения.
— Это чрезмерная свобода самовыражения, экстремальная, если тебе надо убивать, чтобы выразить свой творческий импульс. Но свобода слова важна для меня, это базисная ценность. Мне, уроженцу Дании, крайне странно было видеть, как случайно сказанные слова на пресс-конференции вызывают такую бурю. У нас в Копенгагене они определенно остались бы незамеченными... В Каннах же меня подвел модератор. Я закончил реплику на тех знаменитых словах о Гитлере — не буду повторять их вновь, боюсь уже это делать, вдруг все начнется по новому кругу? Если бы кто-нибудь спросил: «Господин Триер, что вы имеете в виду?» — я дал бы цивильное объяснение, и ничего бы не случилось. Эта история — еще одна причина увериться в важности свободы слова.
— Тем не менее вы не смогли удержаться от того, чтобы вставить в новый фильм кадры с Гитлером.
— Гитлер... Вы знаете, есть исторические телеканалы, где его показывают 24 часа в сутки! Гитлер, но также Муссолини и Сталин, разумеется, возникли в фильме не случайно. Моя техника состоит в том, чтобы доводить любую мысль до предела. Мне было необходимо заглянуть в эти неосвещенные зоны. Но вообще-то я уверен, что обсуждать наследие Второй мировой войны и дискутировать по его поводу не только законно, но и необходимо.
— Откуда взялись и зачем были нужны цитаты из собственных картин?
— Это прозвучит по-идиотски, но мы пытались использовать другие фильмы, чтобы проиллюстрировать мысли Джека, и это оказалось дьявольски сложно. А главное, дорого получить права! Тогда я решил: какого черта, у нас же есть права на все мои фильмы. Используем их.
— В финальных титрах вы выносите благодарность артистам из своих старых картин.
— Только тем, которые попали на экран в цитатах из моих фильмов. Все они были очень добры, никто не возражал.
— Фрагменты из ваших фильмов сопровождаются монологом Джека. Он говорит о том, что искусство служит человечеству для выражения самых темных импульсов. Вы разделяете эту мысль?
— Скажем так, я нахожу довольно депрессивной идею, будто искусство только для этого и нужно. Как будто у нас есть всего два варианта, стать художником или серийным убийцей. Это просто мысль. Даже не уверен, что моя. Не помню, откуда она пришла в сценарий. Честно, не помню! Искусство может выражать не только фобии, не только убийственные импульсы, но и другие, более светлые чувства. Просто для выражения того мрака, который иногда живет внутри человека, искусство долгие годы считалось самым безопасным способом. Не уверен, что это так до сих пор.
— То есть вы не пытаетесь сказать, что каждый художник — убийца в душе?
— Нет! Этого я сказать не хочу. Но искусство причиняет боль. В том числе другим людям. Искусство — занятие для эгоистов.
Источник: kinoart.ru
