Онлайн
Лили Марлен
На следующий день я был очень занят, и Нелли поехала с ним, чтобы показать здание, куда ему надо было пойти по командировочным делам. Он целый день бродил один по городу и вернулся, полный впечатлений. Ему нравилось решительно все. Это была удивительная экзальтация, ведь, по сути, Иосиф был довольно критичным человеком. Но, видимо, такая реакция у него была только на определенные события и на некоторых людей. В целом же он был рад новым местам и новым людям, гостеприимству и доброжелательности. Советские люди вообще ценили малейшее проявление доброжелательности, а в многострадальной Армении доброжелательность была обычным явлением.
Вечером к нам должны были зайти Алиханяны и мой брат Рома, который в таких случаях всегда приходил с гитарой. Пока мы их ждали и Нелли готовила разные блюда, кто-то постучался к нам. Пришел человек, который никогда не бывал у нас дома и, как нам было известно, был стукачом. Предлог был какой-то нелепый, и он никак не уходил, норовя увидеть Иосифа, который на балконе играл в футбол с трехлетней Зарочкой. Пока он не увидел Бродского и не был ему представлен, он не ушел. Видимо, у него было задание остаться у нас и послушать, о чем мы говорим. Но мы его выпроводили — армянское гостеприимство со стукачами не срабатывает. Оглядываясь назад из Нью-Йорка на те времена, нам кажется, что многое в нашей жизни было похоже на бред. Мы были обыкновенные советские беспартийные служащие, каких было миллионы, но и мы были им опасны. Каково же было диссидентам?
Вскоре пришел Рома, а Алиханяны почему-то вынуждены были остаться дома и не смогли прийти. Ромка сразу же расположился к Иосифу, который вообще обладал магнетическим свойством нравиться людям. Мы поели, похохотали над разными историями, а потом Ромка взял гитару и запел Галича. Нужно отдать должное ему: у него абсолютный слух и особая манера пения, которая никогда и никого не оставляла равнодушным. И в тот вечер он пел Галича и Окуджаву, цыганские песни и русские романсы. Он был в ударе и делал это блестяще. Мы подпевали ему, а дети с любопытством наблюдали за нами, чтобы позже, лет через двадцать, передразнивать нас и доказать еще раз, что от детей ничего не скроешь, особенно юмористический налет в поведении взрослых.
Иосиф был настолько тронут, что бросился к Роме и подарил ему импортную зажигалку, которой очень дорожил. Во время десерта он вдруг спросил, а знаем ли мы популярную песню немецких солдат времен Второй мировой войны «Лили Марлен». И тут он стал учить нас мотиву и словам песни, которую перевел на русский язык с присущим ему блеском виртуозного переводчика. Кто читал переводы Бродского из Джона Донна, тот поймет, о чем я говорю. Словом, остаток вечера мы провели, разучивая «Лили Марлен», а потом с удовольствием пели под аккомпанемент Ромкиной гитары:
— Возле казармы в свете фонаря
Кружат попарно листья сентября
Ах, как давно у этих стен
Я сам стоял, стоял и ждал
Тебя, Лили Марлен и т. д.
Тогда я впервые понял, как глупо слушать бардов на иностранных языках, восхищаться музыкой и не понимать слов, которые неотделимы от музыки. И мне припомнилось, как мы с Нелли пошли на концерт Шарля Азнавура в Ленинграде. Рядом с нами сидели двое африканцев, по-видимому, из франкоязычной страны или вообще из Франции. Вы бы видели, как они вскакивали после некоторых куплетов, как слезы выступали у них на глазах. Мы почувствовали себя обделенными. Дело было не в прекрасной эстрадной музыке Азнавура, которая нравилась всем и всегда. Просто эти ребята слушали шансонье на родном языке, так, как это полагается. Поэзия и музыка слиты воедино.
Было поздно, и мы вышли проводить Ромку, а потом на обратном пути я показал Иосифу «Москвич» на площади недалеко от нашего дома.
— Ты видишь, какой интерес к тебе. Эти голодные ребята сидят здесь в ожидании тебя. Они надеются увидеть, как ты передашь разведданные сотрудникам ЦРУ.
Но Иосиф не был склонен к шуткам.
— Пошли они на хер, – он отмахнулся и неожиданно добавил, — вот я и не знаю, что делать.
Я не понял, о чем он говорит, но он продолжал:
— Завтра поговорим, я хочу посоветоваться с тобой. А вообще, Серж, мне кажется, что ты очень рискуешь, общаясь со мной прямо здесь, на ЭКУ.
Иосиф всегда старался предупредить своих друзей о возможных неприятностях при общении с опальным поэтом.
— Я очень тронут твоим вниманием, но ты сумел вовлечь в «беду» и нашего всесильного директора, который ждет тебя к себе на обед.
Мы оба стали хихихать, понимая бессмысленность подобных разговоров. А с другой стороны, я его понимал. Ранее он сделал при мне несколько звонков своим ереванским знакомым, но тех либо «не было дома», либо они ссылались на занятость и обещали позвонить. Много позже я не раз вспоминал этот разговор. Когда в восьмидесятых годах я подвергался абсолютно бессмысленной травле, все родственники и знакомые мгновенно испарились. Страх перед государственной преступностью у людей значительно превышает реальную опасность. Через день Иосиф показал Нелли лимерик, написанный на английском:
Visit Russia
Our Russia’s a country of birches
And axes and icons and churches
Without any priest
And crosses. At least
Our Russia’s a country of Searches.
Посетите Россию (перевод мой)
Наша Россия – это страна березок (или розог)
И топоров (казней), и икон, и церквей
Без священника
И крестов. Словом,
Наша Россия – это страна поисков (обысков).
И это написано на оборотной стороне листа с отрывком из его стихотворения, которое кончалось словами «светильник светил, и тропа расширялась».
Гарни и Гегард
Утром позвонила Марина и сказала, что в нашем распоряжении будет «Волга» и, если она нам понадобится, чтобы мы позвонили шоферу Сако. Мы посоветовались и решили показать Иосифу достопримечательности в окрестностях Еревана: Гарни — где находился древнеримский храм, и Гегард — храм, высеченный в скале.
Апрель вел себя чрезвычайно гостеприимно, наверное, из уважения к этому выдающемуся поэту. Было тепло. Фруктовые деревья и сирень были в цвету. Красота была истинно весенняя, нежная и южная. Для человека из пасмурного и вечно серого Ленинграда она казалась роскошной. Иосиф притих. Он смотрел по сторонам дороги на цветные сарьяновские горы, и мы не мешали ему.
Выйдя из машины в Гарни и осматривая свой фотоаппарат, он обратился к нам:
— Я фотографирую как профессионал. Это дело я знаю в совершенстве.
С нами говорил самовлюбленный подросток. Вообще, он был уверен, что все, что делает, он делает безукоризненно. Я знал много подобного рода воспоминаний из истории науки, литературы и искусства, когда выдающиеся люди гордились какими-то побочными своими навыками. Но Иосифу это чрезвычайно шло. Это был его костюм, за которым скрывалась ранимая душа поэта. Он всегда оставался самим собой. Эмоции и талант пересекались только там, где рождалась уникальная поэзия.
Гарни утопал в цветущих деревьях. Праздничное настроение пришло к нам с первых же минут, как только мы вышли из машины.
На пути к храму он остановился, оглянулся вокруг и, вдыхая аромат весны, сказал:
— Как не хочется уезжать отсюда. Все! Рву билет и остаюсь здесь!
К сожалению, Иосиф прислал только те фотографии о пребывании в Гарни-Гегарде, на которых были мы с Нелли. А жаль. Нелли бережно хранила все, что относилось к Иосифу. Она привезла все сюда в Нью-Йорк, хотя мы оставили там замечательную библиотеку, картины армянских художников и многое другое. Бессребрениками люди рождаются, как-то у них здорово это получается.
Был там смешной случай. Иосиф очень понравился Сако, который старался угодить ему по мелочам, что было не в характере этого молчуна и отца четырех детей. Когда в Гегарде, при возвращении, мы уже садились в машину, Иосиф вдруг взял Сако за руку и весело сказал:
— Сако, подожди минутку, я должен тебя сфотографировать на фоне гор. Я сделаю твой портрет не хуже портретов Сталина.
Сако засиял, но в его глазах было сомнение, что Иосиф пришлет ему его фото. Но он ошибся. Иосиф сдержал свое слово.
На обратном пути Иосиф обратился к Нелли и мечтательно сказал:
— Нелли, а что, если я с сыном приеду летом и поживу еще немного в этой красоте.
— Прекрасно. Мы снимем дачу в горах. Приезжай сам и привози сына. Он подружится с нашим сыном.
Иосиф вздохнул:
— Я вам вечером расскажу кое-что. Непросто принять решение. — Опять загадка, но благо до вечера.
Поздно вечером, когда мы остались вдвоем, он предложил мне погулять по городку.
— Понимаешь, Серж. Мне было предложено либо на Запад, либо на Восток. И нет иного выбора. Так что надо решать, что делать. Мне крайне не хочется эмигрировать, так как это означает, что я навсегда покидаю эти края. Как-то боязно.
— Выхода у тебя нет. Тебе придется уехать на Запад, не ехать же тебе на Колыму. Просто я не представляю тебя, живущего за рубежом. Тебе будет не хватать мата в трамвае.
— Этого я не боюсь. Мой язык всегда со мной. Этого я не боюсь, — повторил он. — Просто боязно жить иначе, чем я живу сейчас. А язык всегда будет со мной.
Вряд ли Иосиф тогда понимал до конца, что такое двуязычие. А я постоянно жил в армяно-русском двуязычии. Это все, что я запомнил из того разговора. После его отъезда Нелли с удивлением говорила, что он дважды пересказывал ей свой любимый анекдот.
Некто пришел к рабби и жаловался на какие-то боли или, кажется, неурядицы в семье, на что рабби глубокомысленно заметил: «Я думаю так: ехать надо». То, что он рассказал это дважды, говорило о том, что он все время думал о предстоящей эмиграции как о единственном пути для продолжения творчества.
Продолжение следует…
Источник: proza.ru.
