Онлайн
«Ты не представляешь, что происходит с Софьей Петровной, — сообщала в письме Чехову его сестра Мария. — Балованная добрым и великодушным мужем, беззаботным и прочным устройством жизни, где всё подчинялось ей, она укрощает самоё себя, терпеливо сносит хандру, раздражение и резкости Левитана, лишь бы вселить в его беспокойную, тревожную душу ощущение лада и надёжности… А людские пересуды ее мало интересуют». Сегодня рассказываем подробности этой непростой истории.
Дочка состоятельного чиновника, Софочка Сафонова совсем юной поняла, что искусство — если и не её призвание, так точно её стихия. Она музицировала, играла в любительских спектаклях, чуть позже увлеклась масляной живописью. Но главный талант своеобразнейшей особы с «лицом мулатки и фигурой Афродиты» был не в этом. «Поклоняясь театру, музыке, всему прекрасному, доблестному, я часто сталкивалась с очень интересными людьми», — простодушно поведает она в мемуарах.
Охота за «интересными людьми» станет для Софьи, что называется, образом жизни (за это ей изрядно достанется в чеховской «Попрыгунье»). Она рано выйдет замуж за много старшего её Дмитрия Кувшинникова — тоже «интересного человека», даром что не принадлежавшего к миру искусства напрямую. Кувшинников был полицейским врачом и страстным, самозабвенным охотником. В начале 1870-х художник Василий Перов напишет с его колоритной физиономии одного из трёх «Охотников на привале» (того, что слева).
Василий Перов. Охотники на привале, 1871г
Чета Кувшинниковых поселилась в четырёхкомнатной квартире дома под пожарной каланчой, неподалеку от знаменитого своей криминальной атмосферой Хитрова рынка. Пока муж горел на работе, его весёлая супруга, настоящая затейница и «женщина-праздник», обустроила в их гнёздышке салон, куда потянулись литераторы, художники, музыканты.
Супруги Кувшинниковы
У Софьи Петровны можно было встретиь драматическую актрису Марию Ермолову, оперного тенора Лаврентия Донского. Но и не знаменитым, а лишь подающим надежды людям искусства здесь тоже были рады, особенно если они могли смешно шутить и придумывать развлечения. Так в салоне Кувшинниковой появились братья Чеховы — Николай, начинающий художник, и Антон, молодой писатель.
Душой Салона, конечно же, была Софья — профессиональные музыканты всерьёз восхищались её игрой, к её живописи присматривался Третьяков. Дмитрий Павлович мог гордиться своей половиной. «Не раз, когда в гостиной жены собиралось пышное общество, — пишет историк искусства Софья Пророкова, — его вызывали остановить кровь, забинтовать рану или дать медицинское заключение о только что совершённом преступлении. Он был общим любимцем, и даже хитровские жулики относились к нему с грубоватой нежностью. После мрачной прокуренной комнаты полицейского участка, после зверских лиц и зрелища крови Кувшинников входил в освещенную гостиную. Он слушал звуки виолончели, пение, игру жены на рояле…»
Исаак Левитан. Портрет Софьи Петровны Кувшинниковой, 1888г
Возможно, «Салон Кувшинниковой» — это и было громко сказано. Его сложно сравнивать с петербургскими салонами богачек и аристократок вроде запечатленных Репиным княгини Тенишевой или, тем паче, близкой ко двору баронессы Икскуль фон Гильденбрандт. Софья была всего лишь женой полицейского врача, её богемная квартирка, несмотря на четырёхметровые потолки, не могла тягаться с особняками столичных светских звёзд. Но их лепнине, позолоте, гостям-иностранным министрам и прочему «тяжелому люксу» Кувшинникова противопоставила свой «хипстерский креатив» (да простит нам читатель эти современные аналогии — они многое объясняют).
Младший брат Чехова Михаил рассказывал: «Это была не особенно красивая, но интересная по своим дарованиям женщина. Она прекрасно одевалась, умея из кусочков сшить себе изящный туалет, и обладала счастливым даром придать красоту и уют даже самому унылому жилищу, похожему на сарай. Всё у них в квартире казалось роскошным и изящным, а между тем вместо турецких диванов были поставлены ящики из-под мыла и на них положены матрацы под коврами. На окнах вместо занавесок были развешаны простые рыбацкие сети».
Любила Кувшинникова и одежду в псевдонародном стиле. А вместо какой-нибудь породистой левретки, которой похвасталась бы дама высшего света, держала дома живого журавля. Он обитал на антресолях и обожал свою хозяйку.
Охота пуще неволи
Софье Петровне шёл 40-й год, когда в её жизни возник 26-летний Исаак Левитан. По самой распространённой версии, его в салон Кувшинниковой привёл Антон Чехов. Страдающий тяжелыми припадками меланхолии художник недавно стрелялся, но остался жив. Его друг, доктор и писатель, счёл, что не худо бы «развеять» Левитана в приятном обществе, собирающемся «под пожарной каланчой». Вполне вероятно, Чехов с насмешливой интонацией, принятой между ним и Левитаном, пояснил: полицейскому врачу Кувшинникову, в чьи обязанности входил осмотр товара на Хитровом рынке, торговцы чуть не с поклоном наперебой суют рябчиков, грибы и фрукты. Доктор не разбирается в живописи, зато он дока в деликатесах. Когда гостям его женушки наскучивают разговоры о прекрасном, в гостиной появляется радушный Дмитрий Павлович со своим неизменным:
— Господа, извольте к столу…
Был ли уже тогда Левитан, как Софья Петровна любила, «интересный человек»? О да! И дело было не только в романтической попытке самоубийства. Совсем недавно он привёз из Крыма замечательные этюды — и их раскупили прямо с выставки. Он так молод, а уже знаменит. И как же хорош собой! Высокий и статный, с бархатными печальными глазами на бледном арабско-семитском лице, щегольски одетый и по-восточному степенный, он вообще мало какое женское сердце оставлял равнодушным.
Софья Петровна поняла, что никто лучше Левитана не поможет ей во всё более увлекавшем её занятии — исполнении пейзажей. Она спросила, не даст ли Левитан ей несколько уроков, и тот не смел отказать.
Вместе с Левитаном и его другом, пейзажистом и анималистом Алексеем Степановым Кувшинникова начала ездить на этюды, сначала в Саввинскую слободу в Подмосковье, потом на Волгу…
Продолжение следует…
По материалам arthive.
