Онлайн
В первой части публикации мы рассказали о пяти художниках, у которых не грех позаимствовать идеи для костюмированной новогодней вечеринки. Сегодня пополним этот список.
Иван Мясоедов
Иван Григорьевич Мясоедов. Автопортрет, 1900-е
Иван Мясоедов был очень силен физически — он был не на шутку увлечен «мускульным спортом», брал призы на чемпионатах по тяжелой атлетике, мог завязать узлом кочергу и, по свидетельству его соученика Петрова-Водкина, убить плевком сидящую на потолке муху. Картины его продавались плохо, и Мясоедов подрабатывал, выполняя силовые номера в цирке. На арену он выходил в короткой тунике, а дополнял образ подведенными глазами (чтобы тушь не плыла от пота, Иван Григорьевич сделал татуировку на веках). Помимо «мускульного спорта» он увлекался античностью — во всех ее проявлениях.
Иван Мясоедов в образе Диониса
Мясоедов все чаще появлялся в сценическом прикиде «на гражданке», туника становилась все короче. Полумер он не терпел — эта глава его биографии кончилась тем, что Мясоедов сочинил и опубликовал «Манифест о наготе», став, таким образом, еще и пионером нудистского движения в России.
Когда художник появлялся на публике, прикрывшись едва ли не фиговым листком, окружающие уже не понимали — в образе сейчас Иван Григорьевич или это для него сasual.
Само собой, все это изрядно нервировало Мясоедова-старшего — известного художника-передвижника, человека старой закалки и весьма сурового нрава. Григорий Мясоедов привычки «рядиться» не имел. Подобный инцидент произошел с ним лишь однажды, когда Репин «взял с него царя» для картины «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года».
Валентин Серов
Валентин Серов. Портрет Иды Рубинштейн, 1910г
Неразговорчивый, сдержанный, суровый Серов совершенно преображался в домашних постановках у Саввы Мамонтова. В Абрамцеве, по свидетельствам очевидцев, «с Серова, словно ветром сдувало его привычную угрюмость». Неожиданно проснувшийся актерский талант Валентина Александровича был здесь чрезвычайно востребован. Он ржал конем, ворковал голубем, кричал из-за кулис «голосом великана Голиафа». Однажды, надев балетную пачку и задрапировав лицо шарфом, он так ловко исполнил несколько па, что его не узнала даже сидевшая в «зрительном зале» мать. Особенно Серову нравилось играть извозчиков — он неизменно срывал овации, уговаривая барина «покататься на гривенничек». Для щеголя Серова (всегда одетого с иголочки, практически немыслимого без галстука, трости, и котелка) наряжаться в какое-нибудь рубище было экзотикой и приключением.
Валентин Серов, 1905 год
К слову, когда Серов писал в Париже обнаженную Иду Рубинштейн, он также переодевался в грубую холщовую рубаху. Так Серов — семьянин и джентльмен — «усмирял плоть».
Серов на скамейке в Абрамцеве, 1880-е годы
Сальвадор Дали
Сальвадор Дали. Автопортрет, Фигерас, 1921г
Разнообразие и экстравагантность нарядов, в которых Сальвадор Дали представал перед своей паствой, — тема отдельного исследования: они самостоятельный и самодостаточный жанр визуального искусства. Имперсонаторством Сальвадор не увлекался.
С синими подмышками или в серебристом комбинезоне, с морским ежом на голове, водорослями во рту или в «человеческом», безупречного кроя костюме, это был один и тот же образ — Дали, всегда Дали, только Дали и никто другой. Его эго не терпело соседства — пусть даже временного и сугубо внешнего — с чужой личностью. Ну, разве что, речь заходила о боге.
Пабло Пикассо
Пабло Пикассо. Автопортрет в парике, 1898 г
Настоящий Дали — человек вменяемый и трезвый — надевал на публике костюм Дали-пришельца. Он расчетливо создавал о себе миф и тщательно оберегал границы этого мифа — никто не должен был заподозрить в нем нормального человека. В отличие от Дали, вся публичная жизнь которого была маскарадом и позой, Пикассо не терпел притворства. Его приятель — фотограф Брассай писал: «В душе Пикассо всегда жил денди, но у Пабло не было времени дать ему волю».
Наряжаться он, впрочем, тоже любил. Но в процессе четко давал публике понять — это всего лишь костюм, игра, шутка, пускай и не всегда смешная. Ничуть не меньший эгоманьяк, он был абсолютно уверен в цельности и мощи собственной личности. И не боялся примерять хрестоматийные, узнаваемые образы — тореадора, индейского вождя, Гэри Купера, морячка Попая. Он, — скажем прямо, — нечасто, но все же позволял себе самоиронию. А чтобы убедить Дали появиться на страницах журналов, к примеру, в клоунской маске, его, наверное, пришлось бы сначала убить.
Рембрандт Харменс ван Рейн
Рембрандт Харменс ван Рейн. Блудный сын в таверне (Автопортрет с Саскией на коленях), 1637г
За свою жизнь Рембрандт написал немало автопортретов «в образах» — блудного сына, апостола Павла, древнегреческого художника Зевксиса. Долго искать реквизит для подобных перевоплощений художнику не приходилось — он всегда был у него под рукой в изобилии. Рембрандт вошел в историю не только как гениальный живописец, но и как азартный, самозабвенный, безудержный коллекционер.
Рембрандт Харменс ван Рейн. Автопортрет, 1658г
Причем собирал Рембрандт плюс-минус все: предметы искусства, музыкальные инструменты, оружие, книги, морские диковинки, чучела животных, артефакты, о происхождении и предназначении которых можно было только гадать. Неудивительно, что выбирая наряд для некоторых автопортретов, Рембрандт, кажется, не мог устоять перед искушением надеть все сразу.
Рембрандт. Автопортрет в виде апостола Павла. 1661г
Впрочем, очевидно, были в его «сорочьем гнезде» и предметы, к которым он питал особую слабость — иначе не объяснить, почему у апостола Павла, у живописца Зевксиса и у Рембрандта, позировавшего самому себе на фоне двух кругов, один и тот же головной убор, так напоминающий компресс от мигрени.
Рембрандт. Автопортрет в образе смеющегося Зевксиса. 1668г
По материалам artchive.
