Онлайн
Одна из самых известных в Армении церквей – Кармравор — расположена в провинции Арагацотнской области. Храм построен в VII веке священниками Григорием и Манасом. Он представляет собой небольшое строение крестообразной формы, на крыше установлен восьмиугольный барабан.
Церковь Кармравор имеет совсем небольшие размеры: его высота – чуть выше 7 метров, максимальная ширина около 6 метров. Внутри самого храма царит постоянный полумрак: любой посетитель с трудом может увидеть редкое церковное украшение и арки с полуколоннами, служащими для удержания барабана с куполом. Во дворе этой церкви похоронен выдающийся армянский поэт Геворг Эмин (1919-1998).
На могиле армянского классика высечены его же стихи:
«Я армянин. Я стар, как гора библейская…»
Геворг Эмин (настоящее имя — Карлен Мурадян) родился в Аштараке, 30 сентября 1919 года. В постчаренцевскую застойную пору Эмин первый привнес в поэтическое искусство свежее дыхание, создав истинно лирическую поэзию. Творчество Геворга Эмина завоевало право навсегда остаться в культурной памяти родного народа…
Однажды в Москве во время интервью Эмина спросили: «Какое место вы занимаете в современной армянской поэзии?». Эмин сказал: «Я — второй поэт».
Вопрос: «А кто первый?». Ответ: «Первых — несколько. Второй — я один».
Памятник Геворгу Эмину в Ереване
Жизнь его пришлась на советский период истории Армении. Будучи советским поэтом, Эмин говорил о возрождении армянского народа, которое действительно имело место после вековых притеснений и геноцида. Будучи армянским поэтом, Эмин воплощал историческую память народа. «Я древний армянин, я стар, как Арарат, и башмаки мои от вод потопа влажны» — это написано в 1946 году, когда возможен был только советский патриотизм, но никак не армянский. «Зачем вы так давили нас, что превратились мы в алмаз?!», — строки эти стали афоризмом и сегодня звучат настолько же актуально, насколько были актуальными в то время, как сорвались из-под пера поэта.
--
По случаю дня рождения «второго армянского поэта» мы подготовили особый материал. Мы здесь не будем излагать его биографию или знаковые события из его жизни, цитаты современников или мнение критиков. В сегодняшней публикации сам поэт расскажет о себе, своем видении жизни и армянской литературы. Ниже собраны фрагменты из его интервью журналу «Гарун» в 1977 году.
***
Первое стихотворение я написал в пионерлагере в Цахкадзоре. Была гроза, ливень. Старые брезентовые палатки протекали, и маленькая светловолосая девочка испуганно плакала…
И во мне родилось незнакомое доселе теплое и нежное чувство – утешить, поддержать, подбодрить, а может быть и приласкать эту девочку, и мое первое стихотворение родилось именно из этого чувства.
Впоследствии, по примеру одного из моих учителей я писал характерные для тех времен «праздничные» или «юбилейные» стихотворения. Но моей первой опубликованной работой, как бы это не показалось странным, был рассказ под названием «Радиоприемник», о котором даже хвалебно высказался журнал «Литературное поколение»…
Серьезно начал писать с десятого класса. Сохранились мои стихи, посвященные Чаренцу – написанные в его духе и его стиле.
В десятом классе и институте я писал, но не печатался, а скорее – не хотел печататься. Я считал себя уже человеком серьезным, и не позволял себе свою гордость «рассудительного поэта». Помню даже как оскорбился, когда Мкртич Херанян, прочитав мои первые труды, назвал меня «лириком»…
--
Самая судьбоносная встреча была с Егише Чаренцем, и, слава Богу, была она своевременной… На меня оказали поразительное влияние неистовая принципиальность, хороший вкус, широкая эрудиция и неутолимая любознательность Чаренца. Я его и до сегодняшнего дня считаю своим литературным учителем, хотя в последствии у меня были и другие предпочтения.
--
Много было трудностей. В те годы Чаренца уже не было… Царил жанр «фальшивой глупости», который считался «народным». Трудно приходилось тем поэтам, которые хотели восстановить или продолжить традиции Ваана Терьяна и Егише Чаренца… И, не будь Рубена Зарьяна, в те годы не был бы издан сборник «Нахашавиг», а также и «Норк» в 1946 году – если бы не было Наири Зарьяна.
Очень мешала и умышленная критика, которая, к несчастью, и сейчас иногда ощущается.
Это очень тяжело для писателя и наполняет его жизнь горечью, но… как говорят – «нет худа без добра»… Ничто так не помогает славе писателя, как умышленная критика, которая почти всегда дает обратный результат. В 1947 году, после выхода в свет моей книги «Норк», я, как и любой молодой поэт, мечтал… хотя бы об одной рецензии… И вдруг, вместо одной, почти во всех газетах и журналах были опубликованные тенденциозные, разгромные статьи, благодаря которым я, совершенно неизвестный молодой поэт, сразу же стал известен.
--
Я согласен с тем, что сатира и юмор присущи моему творчеству. Степан Зорьян, еще когда впервые рецензировал мою книгу, особо обратил на это внимание. А Илья Эренбург написал: «Эмину присуща романтическая сатира, стародавнее оружие самозащиты поэтов…». В последствии Луи Арагон дал этому очень интересное объяснение, написав, что «веселый юмор в произведениях Эмина – свидетельство того, что армянский народ сбросил с себя груз горькой трагедии прошлого и вступил в период своего возрождения…». Арагон не ошибся – нашей литературе, в целом, юмор не был присущ: более присущи были серьезность, интонация скорби и забот, страдания, бунта.
В народном творчестве, в эпосе, сказках можно найти многие подчеркнутые элементы юмора, но они не были присущи нашей поэзии. Сатира и юмор присущи мне может быть и по той причине, что я родом из Аштарака, и мои предки на протяжении веков выпили столько вина, что большая часть содержимого моей крови… вино.
Люди, имеющие дело с виноградом и вином – всегда любители шуток, как это замечали многие, в том числе и Мандельштам. Он сказал, что люди, имеющие дело с виноградом и вином всегда любвеобильны, непосредственны и… ироничны.
В вопросе юмора и иронии мне очень помог и Генрих Гейне – самый яркий пример сатиры и юмора в общемировой поэзии… Помог, так же, как и… навредил. В одно время я слишком увлекся только лишь «взрывными», выстроенными на фишке остроумного финала стихотворениями…
Наша поэзия – поэзия великих страстей, великих слов, великих идей и чувств – свидетель тому Григор Нарекаци. В нашей архитектуре позднего периода детали и узоры – результат чуждого влияния, а также и в поэзии – повторяющиеся рифмы, референ, все это не характерно для нас… (то же самое можно сказать и о «мелких музыкальных узорах» - восточных смягченных переливах и нейнимах, которые тоже не имеют ничего общего с духом армянской музыки).
Кроме того, мне кажется, что нашей литературе всегда была присуща ясность слова, определенность. У нас – армян, хлеб – это хлеб, камень – это камень и в армянской поэзии невозможно существование, например, Джеймса Джойса… Испившему горечь страданий и обретшему мудрость через страдания народу присуща литература прямого и серьезного слова.
Кроме того, известно, из каких глубин все это идет – будь то слово из глубин сердца или из горного источника – все это ясно, прозрачно, и загромождение слов, хочешь того или нет, есть и загромождение мыслей, что нашей литературе никогда не было присуще…
Эпилог
В беспросветные девяностые годы Эмин не покинул Армению. Сидя в нетопленной комнате, он писал в перчатках с подрезанными пальцами. Жизнелюбие и признание народа помогали ему одолевать трудности. Но здоровье уже было подорвано. Внезапно скончался его старший сын. Книги в Армении не издавались. Эмин не умел и не привык ни о чем просить…
Волею судьбы, последняя книга поэта «Не слишком ли, Господи?!» была издана в Бейруте в 1997 году – незадолго до его смерти…
Материал подготовила: Тамара Хачатрян
